Темпл Грандин и Ричард Панек: "Узнайте ваши сильные стороны"

Глава 6 из книги Темпл Грандин и Ричарда Панека "Аутичный мозг: изучая силу другой разновидности разума" ("The Autistic Brain: Exploring the Strength of a Different Kind of Mind").

Темпл Грандин — профессор-зоотехник из Университета штата Колорадо и автор ряда бестселлеров, проданных тиражом свыше миллиона экземпляров. В их число входят "The Way I See It" и "Animals in Translation". В награждённом фильме, основанном на её жизни, снялась Клэр Дэйнс.

Ричард Панек — премированный автор "The 4 Percent Universe" и получатель стипендии Гуггенхайма за популяризацию науки. Его книги переведены на 16 языков.

Узнайте ваши сильные стороны

Несколько лет назад Мишель Доусон (Michelle Dawson), исследовательница аутизма из госпиталя Ривьер-де-Прери при Монреальском университете, задалась одним важным вопросом. Её исследования мозга аутистов, как и другие исследования аутизма в клинике, как и исследования аутизма везде — были сконцентрированы на когнитивных нарушениях — на том, что неисправно. И она заметила, что когда аутичный человек демонстрирует черты, которые были бы названы сильными сторонами, если бы принадлежали нормальному человеку, мы всё ещё смотрим на эти сильные стороны как на удачные побочные результаты плохой нейронной организации мозга. "Но что если это не так?" — спросила она себя. Что если это не побочные продукты чего-либо? Что если, вместо этого, это просто продукты организации — которая сама по себе ни хороша, ни плоха?

Она и её коллеги стали рыться в литературе. Довольно скоро они убедились, что в исследованиях описывались только отрицательные аспекты аутизма, даже когда некоторые результаты были положительными. Согласно Лорану Моттрону, часто сотрудничавшему с Доусон и руководителю программы по исследованию аутизма в госпитале Ривьер-де-Прери, "исследователи, выполнявшие фМРТ-сканирование в группах аутистов, систематически сообщали об изменениях активности в некоторых областях мозга как о дефицитах — а не как о следствии просто альтернативной, даже в чём-то успешной организации мозга". Когда, например, исследователи смотрели на объём коры головного мозга, они автоматически относили изменения к дефицитам, независимо от того, была ли кора тоньше или толще, чем ожидалось. И даже когда в исследованиях признавались сильные стороны аутичных людей, авторы часто рассматривали их как способы мозга компенсировать дефициты — однако в сообщении 2009 года в "Philosophical Transactions of the Royal Society", в котором давался обзор статей, основанных на этой концепции, делался вывод, "что эта гипотеза инверсии редко справедлива".

Доусон и её коллеги стали проводить свои собственные эксперименты по определению уровня интеллекта у людей с аутизмом. В 2007 году они организовали исследование, в котором использовали два распространённых теста интеллекта, шкалу интеллекта Векслера для детей и прогрессивные матрицы Равена. Тест Векслера состоит из 12-ти подтестов, некоторые из которых вербальные, а некоторые невербальные (например, собирание рисунков из блоков). Тест Равена полностью невербальный. Он содержит шестьдесят вопросов, в которых демонстрируются наборы геометрических изображений, а затем осуществляется выбор из шести или восьми рисунков-альтернатив, лишь один из которых завершает серию. Выполнением этих тестов руководили независимые нейропсихологи, которые не знали о цели исследования, а участниками исследования были 51 ребёнок и взрослый с аутизмом и 43 ребёнка и взрослых контрольной группы.

Результаты оказались поразительны. Доусон обнаружила, что измеренный интеллект группы аутистов зависел от типа теста. По тесту Векслера треть участников тестирования с аутизмом классифицировались как "низкофункционирующие". По Равену, однако, так было только с 5-ю процентами — и одна треть квалифицировалась как имеющая "высокий интеллект". По Векслеру аутичные участники в целом набирали много меньше среднего по популяции, тогда как по Равену их баллы были в нормальном диапазоне. Сама я набираю очень хорошие баллы на цветных прогрессивных матрицах Равена.

Почему такая большая разница между ответами на два теста? Возможно, из-за того, что корректный ответ на многие из вопросов Векслера зависит от социальной способности перенимать навыки и информацию от окружающих, тогда как тесты Равена чисто визуальные.

"Мы заключаем, — написала монреальская группа в своём прорывном исследовании, опубликованном в "Psyhological Science" в 2007 году, — что интеллект аутистов недооценивается".

"Учёные, работающие с аутизмом, всегда сообщали о способностях как об анекдотических случаях, однако те редко оказывались в фокусе исследований", — сказала позже одна из авторов статьи, Изабель Сульер. "Теперь они начали проявлять интерес к этим сильным сторонам, чтобы помочь нам понять аутизм".

Это новое отношение к аутизму согласуется с мышлением фазы три, которое я описывала в предыдущей главе. Как мы теперь можем начать рассматривать аутическое поведение на базе одной черты за другой, так же мы можем заново представлять себе аутоподобные черты на базе одного исследования мозга за другим.

Не поймите меня неверно. Я не говорю, что аутизм — великолепная вещь и все люди с аутизмом только и должны, что сидеть и радоваться своим сильным сторонам. Я полагаю, что если мы сможем узнать, реалистично и на основе одного случая за другим, в чём сильные стороны индивида, мы сможем лучше определить его будущее. "Мне нужно, чтобы вы починили меня", — однажды напечатала Карли Флейшман, невербальная аутистка, с которой мы встретились в 4-й главе. "Почините мой мозг". По контрасту, когда журналист спросил Тито Раджарши Мукопадьяи, другого невербального аутиста, с которым мы встречались в 4-й главе, "Хотели бы вы быть нормальным?", — Тито ответил: "Почему я должен быть Диком, а не Тито?" Для Тито "действовать по-своему" может значить быть странным, однако это в неменьшей мере его часть, чем думать по-своему.

Я также хочу, чтобы было ясно, что когда я говорю "сильные стороны", я не говорю о савантических навыках, таких как у Стивена Уилтшира, которому нужен лишь один полёт на вертолёте над частью города, такого как Лондон или Рим, чтобы нарисовать весь пейзаж внизу до последнего оконного проёма, или Лесли Лемке, которому нужно только однажды услышать музыкальный отрывок — любого стиля, включая сложные классические композиции — чтобы воспроизвести его на пианино. Только около 10 процентов аутистов принадлежат к категории савантов (хотя большинство савантов аутисты).

Так что же за сильные стороны мы можем искать? Хотя исследователи аутизма традиционно не рассматривали эту черту как сильную сторону, они, тем не менее, на протяжении лет отмечали, что люди с аутизмом чаще, чем нейротипики, уделяли большее внимание деталям. Давайте начнём с этого и посмотрим, куда это нас приведёт.

Мышление "снизу-вверх"

Люди с аутизмом действительно хороши в наблюдении деталей. "Когда человек с аутизмом заходит в комнату, — сказал один исследователь, — первое, что он видит — это пятно на кофейном столике и 17 половиц". Это кажется мне преувеличением и неоправданным обобщением, однако эта мысль находится на верном пути.

Традиционно исследователи характеризовали эту черту как "слабость центрального согласования" — дефицит. Слабость центрального согласования — сердцевина нарушений социальной коммуникации и социального взаимодействия, которые долгое время являются частью официальной диагностики аутизма. Менее формально вы можете сказать, что аутичные люди с трудом собирают вместе цельную картину или что они не видят за деревьями леса.

Подумаем о Тито и его восприятии двери. Он видел дверь как набор качеств — её физических свойств (на петлях), её формы (прямоугольная), её функции (позволяет ему войти в комнату). Только насобирав достаточно деталей, он мог знать, что он видит. Когда я встретила его в медицинской библиотеке, я попросила его описать комнату. Вместо описания предметов в комнате или её размера он заговорил о цветовых фрагментах.

Мой опыт здесь никак не близок к крайностям, однако склонность видеть детали прежде, чем я увижу картину в целом, всегда была центральной чертой моего восприятия мира. Когда я была ребёнком, моим любимым повторяющимся действием было просеивание песка сквозь ладони вновь и вновь. Я была заворожена формами; каждая песчинка выглядела как крохотная скала. Я чувствовала себя как учёный, работающий с микроскопом.

Знаковое исследование 1978 года, "Распознавание лиц: подход к исследованию аутизма" ("Recognition of Faces: An Approach to the Study of Autism"), вывело социальные следствия этой черты на передний край исследований. Участникам показывали только нижние части серии лиц людей, которых они знали, и просили идентифицировать людей. Аутисты выполнили задание лучше контрольной группы. Это же было справедливо, когда участникам предъявлялись перевёрнутые изображения. Люди с аутизмом оказались лучше в познавании картинок, когда те были перевёрнуты вверх ногами. Учёный, выполнявший исследование, Тим Лангделл, постановил, что люди с аутизмом лучше видят "чистые, беспримесные образы", чем "социальные образы".

Эти результаты согласуются с тестами с биологическим движением. Вы знаете о технологии захвата движения в кинопроизводстве, когда актёр носит связку белых меток, которые картируют его движение в компьютере? Это биологическое движение. На компьютерном экране биологическое движение — не более чем движение меток, однако метки размещены таким образом, что они подразумевают движение живого персонажа или животного, например, бег. Исследования неоднократно показывали, что люди с аутизмом могут идентифицировать биологическое движение, однако не так легко, как нейротипики. Также они не привязывали к движению эмоции и чувства. Кроме того, они использовали другие части мозга, чем нейротипики. Нейротипики показывали много активности в обеих полусферах, тогда как аутисты демонстрировали в целом меньшую активацию. Тот способ, которым аутический мозг обрабатывает биологическое движение, напоминает описанную Тито фокусировку на двери ценой видения комнаты или однажды прочитанное мной описание Донны Уильямс, что ей доступны индивидуальные движения пылинок.

Интерпретация этой склонности как дефицита в распознавании социальных образов была принята Р. Питером Хобсоном в знаменитой серии исследований, направлявшихся им в 1980-х годах в Институте психиатрии в Лондоне. Предпочитают ли дети с аутизмом сортировать фотографии по показываемым на них выражениям лиц (весёлое или грустное) или по типу надетого головного убора (шляпа с полями или шерстяная шапка)? Выиграли головные уборы. Испытывают ли дети с аутизмом трудности при собирании вместе кусочков лица в интерпретируемую эмоцию на лице? Да¹.

Это важные результаты. Однако существует и обратная сторона дефицита в распознавании социальных образов: сила в распознавании очищенных образов — в том, чтобы видеть деревья и впрямь хорошо. Исследования раз за разом показывают, что аутисты лучше, чем нейротипики, выполняют тесты замаскированных фигур — вариацию на тему старой игры "найдите спрятанное в картинке". Несколько лет назад я приняла участие в тесте, в котором мне нужно было смотреть на большие буквы, составленные из меньших, других букв — например, на огромную букву H, выстроенную из крошечных букв F. Затем мне нужно было идентифицировать либо большую букву, либо маленькую. Я быстрее идентифицировала маленькие буквы — результат, который гораздо чаще встречается у аутистов, чем у нейротипиков. Исследователи также показали, что при выполнении языковых задач аутичные люди в большей степени опирались на визуальные и пространственные области мозга, чем неротипичные, предположительно, из-за недостатка того сорта семантических знаний, который приходит из социальных взаимодействий. В фМРТ-исследовании 2008 года было показано, что когда визуальный поиск выполнял нейротипичный мозг, активность в основном была ограничена одной из областей мозга (затылочно-височной, которая ассоциирована с восприятием визуальной информации), тогда как то, что зажигалось в мозгу у аутистов, находилось почти всюду. Предположительно из-за этого я немедленно обнаруживаю бумажный стаканчик или висящую цепь, которые будут вызывать испуг у коров, тогда как нейротипики вокруг меня даже не замечают их. У исследователей есть красивый термин для этой склонности видеть деревья прежде опознавания леса: локальное смещение.

Посмотрим на Мишель Доусон, исследовательницу, которая надумала искать отсылки к сильным сторонам аутистов, погребённые в литературе. Она аутистка. Я не могу говорить, что она сделала свой концептуальный рывок потому, что она аутична, однако я думаю, что у неё было больше шансов его сделать, поскольку она сама обладала превосходным вниманием к деталям. "Проницательность Доусон удерживала концентрацию лаборатории на самом важном аспекте науки: данных, — написал Моттрон в статье 2011 года в Nature. — У неё имелась эвристика снизу-вверх, при которой идеи возникают из доступных фактов, и только из них".

Доусон прежде подходила к своим исследованиям с тем же предписанным благоразумием, делая то же неосмысленное предположение, что и её учителя и сверстники — что изучение аутизма означает изучение дефицитов. Но это предположение являлось результатом того, что Моттрон обозначил в себе как "подход сверху-вниз: я собираю и манипулирую общими идеями из небольшого числа источников". Только после того, как он приходит к гипотезе, он "вновь обращается к фактам". Для Доусон было проще освободить себя от предвзятости, присущей мышлению сверху-вниз, поскольку она была способна видеть детали беспристрастно и в изоляции друг от друга. Когда другие исследователи смотрели на её данные о сильных сторонах аутистов и говорили "Как хорошо увидеть что-то позитивное!", она отвечала, что не смотрит на них как на позитивное или негативное: "Я вижу это верным".

Я полностью солидаризуюсь с этой позицией. В своей дипломной работе я хотела рассмотреть тему сенсорного взаимодействия. Как стимул от одного из органов чувств, например от слуха, влияет на восприимчивость других чувств? Я собрала свыше сотни журнальных статей. Поскольку моё мышление совершенно непоследовательно, мне нужно было найти способ осмыслить это исследование.

Первым делом я пронумеровала каждую журнальную статью. Далее я напечатала главные результаты каждого из исследований на отдельных листочках бумаги. Некоторые исследования дали только одну или две полоски бумаги. Обзорные статьи дали более дюжины. Затем я сложила все полоски в коробку. Я повесила огромную доску для объявлений в своей комнате студенческого общежития — возможно, четыре фута на шесть футов. Я вытащила первую полоску из коробки и пришпилила её на первое попавшееся место доски. Затем я вытащила следующую полоску. Скажем, первая полоска была посвящена зрению, а вторая — слуху. Поэтому вторая полоска отправилась на другую часть доски, так что теперь у меня было начало двух категорий. Я сделала ярлычки для этих двух категорий и прикрепила их вверху доски, так что они служили заголовками двух столбцов. Я продолжила доставать полоски бумаги из коробки, одну за раз, как в лото. Я брала одну полоску, помещала её с другими в одну из категорий, создавала новую категорию, или отбрасывала все прежние категории и переставляла все полоски бумаги. Под конец, после того как я окончила сортировку всех полосок бумаги по различным категориям информации, я стала видеть, как категории информации согласуются друг с другом, образуя более обширные концепции.

В дальнейшем я применяла этот принцип в своей профессиональной жизни. Когда я начала разрабатывать проекты животноводческого оборудования, то первым делом я обошла каждый загон для откорма скота в Аризоне — возможно, их было двадцать — и затем кучу загонов в Техасе. Я работала со скотом в общей сложности приблизительно в тридцати загонах, но что я действительно делала, так это наблюдала. Я замечала, что в одном загоне имелся и впрямь хороший изогнутый ведущий жёлоб, а в другом — хорошая погрузочная эстакада, однако ужасные сортировочные устройства. Когда я села рисовать проект, я отбросила все плохие куски и оставила все хорошие.

Этот процесс может быть крайне трудоёмким. Когда я была в колледже, у меня иногда занимало месяцы чтение статей в журналах и развешивание кусочков бумаги на доске объявлений с тем, чтобы придти к основным принципам. Теперь у меня гораздо больше опыта по отсеиванию данных научных исследований. В настоящее время я уже не нуждаюсь в реальной доске объявлений на стене, поскольку теперь она у меня в голове. Вот почему я доверяю своим выводам. Я чувствую, что моё локальное смещение освобождает меня от глобального смещения, которое стоит на пути у тех, кто думает сверху-вниз.

Моттрон выявил ту же схему в исследованиях Доусон. "Ей нужно очень большое количество данных, чтобы вывести заключение", — написал он в Nature. Но, добавил он, "её модели никогда не содержат натяжек, и практически непогрешимо точны".

Возможно, как раз это чувство уверенности подпитывает репутацию математиков и специалистов в области естественных наук с синдромом Аспергера или высокофункциональным аутизмом как жёстких и непреклонных. Когда они приходят к доказательству, их отношение к нему становится несгибаемым, поскольку они имеют опыт кропотливой, кусочек за кусочком, логической работы, предшествовавшей его созданию. Математики и другие учёные даже говорят о красоте уравнения или доказательства.

Для тех, кто думает сверху-вниз, однако, такая уверенность не является непременно заработанной — не является, если нет множества подтверждающих данных. У меня был один клиент, который настаивал, что он может построить мясокомбинат за три месяца. Вот уж нет. Это было совершенно неработоспособно. Однако переубедить его было невозможно. Он знал, что прав, и все крайние сроки подрядчика были пропущены, поскольку в них невозможно было уложиться — все непредвиденные задержки, которые в норме учитываются в плане заранее, никак не предусматривались. В итоге он потерял двадцать миллионов долларов.

Для тех, кто, как и я, думает снизу-вверх, однако, нахождение ошибок в детализации, когда я пытаюсь решить проблему, не несёт последствий для решения в целом, поскольку целостное решение мной ещё не достигнуто. Если кто-то указывает, что в части проекта я сделала что-то неверно, я говорю: "Измените это".

Ассоциативное мышление

Не так давно я проходила через терминал "United Airlines" в Чикаго, у которого имеется стеклянная крыша. Я взглянула вверх и увидела в сознании картины теплицы в моём университете, Хрустальный дворец Всемирной выставки 1851 года в Лондоне, ботанический сад и "Биосферу" в Аризоне. Эти конструкции не были той же формы, что и авиатерминал, однако все они находились в моём файле стеклянных крыш.

Затем, когда я увидела в своём сознании "Биосферу", я заметила в её конструкции башни. Они напомнили мне башни плотины Гувера. Поэтому я начала видеть картины башен: замка в Германии, замка в Диснейленде и военного танка.

В этот момент я могла пойти и так, и эдак. Я могла продолжить копаться в моём файле стеклянных крыш. Или я могла остановиться на файле башен. Внешнему наблюдателю мои мысли могут показаться случайными, но для меня я просто выбирала, какую папку с файлами я хочу посмотреть.

Я часто говорю, что мой мозг работает как поисковая система. Если вы просите меня подумать об определённой теме, мой мозг сгенерирует множество ссылок. Я также легко могу создать связи, которые весьма быстро и весьма далеко отойдут от изначальной темы. Схожесть между моим мозгом и поисковой системой, однако, не должна стать слишком большим сюрпризом. Кто, как вы думаете, разработал первоначальные поисковые системы? Очень вероятно, что это были люди, чей мозг работал как мой — люди, чьи мозги испытывали сложности с линейным мышлением, перескакивали от мысли к мысли, имели недостаточную краткосрочную память.

Помните HDFT-скан моего мозга, сделанный в Питтсбургском университете в 2012 году? На нём обнаружилось, что моё мозолистое тело — нейронная магистраль, что тянется по длине мозга между левым и правым полушариями — имеет необычное число горизонтальных волокон, ответвляющихся от каждой из сторон. Мои связки волокон возвращаются назад к теменной области, которая ассоциирована с памятью. Я думаю, что все эти дополнительные цепи в височной области моего мозга могут являться тем, что позволяет мне производить гораздо больше ассоциаций, чем у людей с нормальным мозгом. "О! — сказала я, когда Уолтер Шнайдер показал мне изображения, полученные при сканировании. — Вы нашли мою поисковую систему".

Ещё для того, чтобы поисковая система выдала ссылки, нужна база данных, наполненная информацией о ссылках. Если говорить в человеческих терминах, то нужна память.

Частью того, что делало Мишель Доусон таким значимым исследователем и сотрудником, сказал Моттрон, было её обладание исключительной памятью: "Многие неаутичные люди не могут вспомнить, что они читали десять дней назад. Для некоторых из аутистов эта задача не требует усилий. Аутичные люди также гораздо реже ошибаются, неправильно запоминая данные".

Верно ли это? Лучше ли долгосрочная память у людей с аутизмом?

Я знаю, что моя краткосрочная память ужасна, что не является редкостью среди высокофункционирующих аутистов. Нам не даётся хорошо многозадачность. У нас скудная память на лица и имена. А последовательности? Забудьте о них. Исследование 1981 года показало, что высокофункционирующие дети с аутизмом запоминали значительно меньше о недавних событиях, чем нормальные, соответствующие по возрасту, а также умственно отсталые, соответствующие по возрасту и способностям, представители контрольной группы. В исследовании 2006 года 38-ми высокофункционирующих аутичных детей и 38-ми из контрольной группы наиболее достоверным и аккуратным тестом по различению двух групп оказался подтест "Finger Windows" — мера пространственной рабочей памяти, когда экспериментатор трогает серию колышков на доске, а участнику нужно воспроизвести последовательность. Представители контрольной группы с лёгкостью обогнали высокофункционирующих аутистов. Когда я принялась за этот тест, то запорола его: он занимал слишком много ресурсов для моей рабочей памяти.

Однако как у людей с аутизмом с долгосрочной памятью? К моему удивлению, научной литературы по этой области оказалось исчезающе мало. Я провела два часа в интернете в поисках рецензируемых статей на эту тему; самая последняя была от 2002 года, и в ней изначально спрашивалось, нарушена ли долгосрочная память у аутистов?

До сих пор вопрос, имеет ли долгосрочная память у аутистов тенденцию быть лучше или хуже, чем у нейротипиков, остаётся практически без ответа. Факт в том, что вам нужна память. Вам нужны данные.

Когда я была в колледже и глядела на свою доску для объявлений, у меня не было большого опыта исследований, и, поскольку я была ещё сравнительно молода, я не имела большого опыта в жизни. Когда мне исполнилось сорок, затем пятьдесят, затем шестьдесят, моя способность проводить ассоциации — видеть связи между деталями — становилась всё более и более обострённой, и моя потребность использовать доску для объявлений исчезла, поскольку в моей базе данных имелось всё больше и больше деталей. Подумайте об этом так: если вы не можете видеть деревья, вы никогда не увидите леса.

Творческое мышление

Лес, который, охватив его, видит аутичный мозг, может, однако, выглядеть иначе, чем лес, который видит нейротипичный мозг.

Недавно я прочла в журнале "Science" определение творчества, которое и впрямь произвело на меня впечатление: "Внезапное, неожиданное осознание новой, прежде ненаблюдаемой связи между концепциями или фактами". Это то, что произошло, когда Мишель Доусон бросила вызов всей истории исследований аутизма, базировавшейся на выявлении дефицитов. У неё имелись те же концепции и факты, что и у всех, но она увидела их в "новой, прежде ненаблюдаемой связи".

Я могу вспомнить о множестве примеров такого рода творчества из моей собственной жизни. Я вспоминаю, что когда я была студенткой в колледже имени Франклина Пирса, я взяла курс генетики. Профессор, мистер Бёрнс, обучал нас обычной модели генетики, разработанной Грегором Менделем в девятнадцатом столетии — что каждый из родителей вкладывает в потомка половину генов и что таким путём виды постепенно изменяются через длинные серии случайных генетических мутаций. Это было лишено для меня смысла. Уверена, это было частью объяснения. Но это не могло являться полным объяснением. Как случайные мутации объясняют то, что если вы возьмёте бордер-колли и спрингер-спаниэля и скрестите их, то получите щенков, которые выглядят как помесь двух пород, однако не в точности половина наполовину? Некоторые щенки будут больше походить на спаниэлей, а другие — на колли. Я в самом деле подошла к мистеру Бёрнсу и спросила: "Как Мендель объясняет это?"

Он был удивлён, если не сказать больше. Однако сегодня мы знаем, что случайные мутации недостаточны для продуцирования разнообразия внутри видов. Эволюции также нужны вариации числа копий. Менделевская генетика говорит вам то, что у вас есть гены. Но концепция вариации числа копий говорит, что у вас может быть как и множество их копий, так и всего лишь горстка.

Несколько лет назад я пришла во Франклин Пирс на встречу и увидела мистера Бёрнса, который к тому времени подал в отставку. "Вы задали некоторые действительно глубокие вопросы", — сказал он мне. Они не казались мне глубокими. Они выглядели для меня как здравый смысл. Но теперь я понимаю, что не смогла бы провести ассоциации между менделевской генетикой и щенками-гибридами, не имей я достаточно щенков-гибридов в своей базе данных. На самом деле, когда я стояла перед лицом мистера Бёрнса, я держала в уме конкретных бордер-колли и спрингер-спаниэля, которых я знала, когда была в старших классах. Они были родителями выводка щенков. Я всё ещё могу видеть в своём воображении мать и отца, и я могу видеть щенков, и я могу видеть, как выглядели эти собаки, когда подросли.

Я люблю смотреть на обычные для любого проекта материалы и воображать потенциальные приложения или конструкции, которые не приходят на ум большинству других людей. Я не хочу сказать, что все аутичные люди творческие или что способности к творчеству являются удачным побочным продуктом аутизма. Исследования всего генома показали, что некоторые нововозникшие вариации числа копий перекрываются между аутизмом и шизофренией, и люди с высокими творческими способностями демонстрировали повышенный риск шизофрении и других психопатологий. Эта область исследований, однако, всё ещё находится на предварительной стадии. Однако я скажу, что думаю, что быть аутичным делает возникновение определённой разновидности творческих наклонностей более вероятным. Чтобы проиллюстрировать, что я имею в виду, я собираюсь продемонстрировать тест, который недавно прошла.

Задание этого теста, который первоначально появился при исследованиях мозга и был воспроизведён в "New Scientist", состояло в использовании круга для создания как можно большего числа рисунков за 5 минут. Вот и всё, что показывали иллюстрации: простой круг. Двумя примерами, которые приводились в статье, были улыбающееся лицо, которое находилось среди "наименее оригинального", и человек, откинувшийся на сиденье самолёта (так что круг был окном иллюминатора, если глядеть внутрь самолёта снаружи).

Произведёнными мной рисунками были:

В этот момент я начала задаваться вопросом о ключевых правилах. Могу ли я выйти за пределы круга? Я нарисовала:

Я не была уверена, что это рисование узаконено, ну и чёрт с ним. Я уже разошлась. Поэтому я нарисовала:

Затем я задалась вопросом, могу ли я использовать круг как центр более крупного рисунка — в этом случае я смогу рисовать все виды цветов.

Этот тест представляет собой вариацию старого школьного упражнения, которое я часто использую; назову его "мыслить вне кирпича". Я спрашиваю: "Сколько применений вы можете придумать для кирпича?" Прямо после этого я получу очевидные ответы. Вы можете использовать его, чтобы построить стену. Вы можете кинуть его в окно. У учеников обычно уходит время, прежде чем они осознают (с помощью одной или двух подсказок от меня), что могут изменить форму кирпича. Вы можете растолочь его и использовать как пигмент в живописи. Вы можете разделить его на кубики, нарисовать на кубиках точки и сыграть в кости.

Трюк, позволяющий придти к новым применениям кирпича, состоит в том, чтобы не привязываться к его идентичности как кирпича. Трюк состоит в том, чтобы воспринять его иначе, не как кирпич.

Я думаю, что те, кто, как я, мыслит снизу-вверх, идёт от деталей, с большей вероятностью совершат творческий прорыв как раз потому, что мы не знаем, куда идём. Мы аккумулируем детали, не зная, что те означают и без обязательного привязывания к ним эмоционального смысла. Мы ищем связи между ними, не зная, где нас настигнет успех. Мы надеемся, что эти ассоциации приведут нас к целостной картине — лесу — но мы не знаем, где окажемся, до тех пор, пока не прибудем туда. Мы ожидаем сюрпризов.

* * *

Ранее в этой главе я упомянула, что аутичные люди зачастую склонны видеть детали лучше, чем нейротипики, и затем сказала: "Давайте начнём с этого и посмотрим, куда это нас приведёт". Это привело нас сюда: к творческому прорыву — а именно к тому, что аутичный мозг, возможно, с вероятностью, превышающей среднюю, осуществит творческий прорыв. Внимание к деталям, обогащённая память и способность создавать ассоциации могут работать все вместе, чтобы сделать маловероятный творческий прорыв более вероятным.

В своей книге "Be Different: Adventures of a Free-Range Aspergian" Джон Элдер Робисон (John Elder Robison) описывает этот прогресс творческих способностей — одно из того, что привело его к карьере создателя звуковых эффектов и музыкальных инструментов, а также к разработке лазерных шоу и компьютерных игр. Он написал, что впервые заинтересовался музыкой подростком, поскольку был заворожён узорами, создаваемыми музыкальными волнами в осциллографе, устройстве, отображающем электрические сигналы, и линии, и формы на маленьком экране. "Каждый сигнал имел свою собственную, уникальную форму", — написал он. Эти сигналы были исходными деталями для мышления снизу-вверх.

Как он написал, он проводил от восьми до десяти часов в день, "впитывая музыку и разгадывая, как выглядят волны и как работают электрические сигналы". "Я смотрел и слушал, и смотрел ещё, до тех пор, пока мои глаза и уши не стали взаимозаменяемы". Другими словами, он накапливал воспоминания.

"Но затем я мог следить за узором на экране и знать, как это звучит, и я мог следить за звуком и знать, как это выглядит". Основываясь на этих воспоминаниях о деталях, он научился, как проводить необходимые ассоциации.

Затем он был готов к творческому прорыву:

Выделено мной. Нейротипичным ответом на его озарение было отмахнуться от него. Но Робисон мог слышать то, что другие люди упускали.

В действительности он мог это видеть: "Я видел всё это как великолепный ментальный паззл — добавлять в голове волны от различных инструментов и выводить, как будет выглядеть результат". Он жил, он учился, работая в разновидности математики волн, даже не смотря на то, что он не думал о своей работе как о математике.

Видеть волны, добавлять их в голове — это звучит как визуальное мышление, как "мышление в картинках". Это моя разновидность мышления. Но я определённо не могу видеть вещи того рода, что описал Робисон. Я вижу конкретные примеры из моего прошлого, не абстракции. Мы оба, он и я, использовали наши аутичные мозги для творчества, и творчество было визуальным, но его разновидность творчества ещё не была моей разновидностью.

Выводя, как получить большинство сильных сторон аутичного мозга, я, несомненно, должна совершить по крайней мере ещё один творческий скачок².

¹ Я сама до пятидесяти не знала, что у людей есть едва заметные сигналы взглядом. У меня было так много сложностей с тем, чтобы запомнить людей, например, на деловой встрече, что я заставляла себя опознавать физические детали: "О'кей, она носит большие очки в чёрной оправе. А тот — один из тех, у кого козлиная бородка".

² Следующая глава книги, "Переосмысляя мышление картинками", посвящена визуальному мышлению, свойственному некоторым (но не всем!) аутистам, включая саму Темпл Грандин. — Прим. перев.

Представленный выше материал — перевод главы 6 "Knowing Your Own Strengths" из книги Темпл Грандин и Ричарда Панека "Аутичный мозг: изучая силу другой разновидности разума" (Temple Grandin and Richard Panek "The Autistic Brain: Exploring the Strength of a Different Kind of Mind").