Майя Надесан: "Когнитивные конструкции: сомнительные допущения и модели чуждости"

Майя Хольмер Надесан — профессор из Университета штата Аризона и мать ребёнка-аутиста. В написанной ею книге "Конструирование аутизма: разгадывание «истины» и понимание социального" утверждается, что хотя в аутизме, несомненно, присутствует биогенетический компонент, есть социальные факторы, которые влияют на его идентификацию, интерпретацию и лечение.

Далее приводится отрывок из 5-й главы "Дискурсы психологии конструируют аутизм" книги.

Когнитивные конструкции: сомнительные допущения и модели чуждости

Каждая теоретическая парадигма, включая когнитивную психологию, обладает сильными и слабыми сторонами, специфичными для её способности к описанию и пониманию природы реальности. Большинство учёных в "твёрдых" науках, в социальных науках и гуманитарных отвергают идею, что теория может объяснить всё. Учитывая внутренние ограничения наших усилий исчерпать реальность нашими описаниями, важно, чтобы исследователи рефлексировали насчёт неявно воздействующих допущений и методологических предвзятостей их теоретических схем. Тогда как зачастую легко идентифицировать ограничения теоретических парадигм, когда те потеряли их блеск — таких как психоанализ — сложнее идентифицировать и оценить ограничения моделей, существующих в настоящее время, когда они зачастую кажутся "здравомысленными", поскольку обращаются к культурным темам, специфичным для их времени, и заимствуют их.

Что представляют собой общие в рамках когнитивного подхода смыслы для нашего понимания и лечения аутизма? В следующем далее обсуждении кратко идентифицируются некоторые проблематичные допущения, специфичные для когнитивной парадигмы, и обрисовываются потенциальные недостатки когнитивных приближений к исследованиям аутизма. В частности, я предположу, что допущения в рамках когнитивного подхода о модульности, в паре с его вычислительной, репрезентационной и рациональной моделью принятия решений, могут вести к специфическим исследовательским предвзятостям. Исследовательские предвзятости, которые могут следовать из этих допущений, включают ряд эффектов, в их числе: (1) потенциальную возможность для исследователей преувеличить способности к интроспекции и/или когнитивную рациональность "нормальных" людей, (2) потенциальную возможность для исследователей делать сомнительные предположения о связи между когнитивными конструктами и неврологическими процессами и (3) потенциальную возможность для исследователей ненароком овеществить и дегуманизировать "аутический" интеллект. Существуют два главных наносящих ущерб эффекта этих допущений: аутичные люди представляются как не имеющие "нормального" сознания и, таким образом, безоговорочно рассматриваются как дефицитарные, и аутичные люди, особенно "интеллектуальные" высокофункциональные аутисты, рассматриваются как обладатели чуждой, машиноподобной формы интеллекта.

Сомнительные допущения

Допущения в рамках когнитивного подхода о модульности, в паре с его вычислительной, репрезентационной и рациональной моделью принятия решений, могут вести исследователей ко взгляду на людей с аутизмом как на лишённых "нормального" сознания, таким образом дегуманизируя их и их вклад в человечество. Этот эффект возникает из тенденции овеществлять и универсализировать выведенные теоретически когнитивные модули.

Идея о разделении мыслительных процессов человека и опыта сознания (т.е., "души") на дискретные и трансцендентальные модули есть метафизическая репрезентационная система, открытая для значительной критики. Даже Джерри Фодор (2000), один из наиболее влиятельных вычислительных психологов, аргументирует, что хотя вычислительная схема превосходит классическую психологическую модель ассоцианистского эмпиризма (обсуждавшуюся в главе 3) в способности к объяснению психических процессов, "тем не менее, вполне возможно, что вычислительный нативизм в значительной степени неверен" (Fodor 2000: 3). В одном из критических разборов полагается, что такие когнитивные конструкты, как "интеллект" или "модель психического" — не универсальные или априорные категории души, но исторически и культурно специфичные репрезентационные модели, сгенерированные исследователями, пытающимися (искусственно) разграничить и категоризировать аспекты человеческого опыта/разума, которые культурно и исторически специфичны сами по себе (см. Kagan 1989; Richards 1996). Хотя многие когнитивные психологи (функционалисты) в принципе согласились бы с идеей о теоретически выведенных конструктах как о рамках для репрезентаций, которые не следует принимать слишком буквально, в исследовательских практиках, которые в конце концов непреднамеренно овеществляют и универсализируют репрезентационные конструкты, существует тенденция молчаливо забывать об этом осознании. В конце 1990-х к опасностям овеществления добавились усилия по локализации таких когнитивных конструктов, как модель психического, в терминах специфических областей мозга.

Хотя существует много интересных аспектов и практических приложений гипотезы модели психического, этот репрезентационный конструкт может проиллюстрировать опасности овеществления. Во-первых, в конструкте неявно поддерживается рациональный, прозрачный взгляд на человеческую деятельность путём предположения, что мы реагируем на других рационально, основываясь на наших внутренних репрезентациях сознательных мотиваций других. То есть, этим подразумевается, что моё общение с другим человеком и действия по отношению к нему рационально просчитываются в связи с приписываемыми ему мной внутренними мотивациями и состояниями чувств. Однако если мы отбросим идею о том, что значительную или бóльшую часть поведения человека мотивируют сознательные намерения, которые могут быть прямо представлены им самим или другими, то жизнеспособность гипотезы о модели психического начинает рушиться. По меньшей мере, эта идея терпит неудачу в применении генерализованным образом к объяснению базиса большинства или всех форм социального взаимодействия. Если многое в человеческом поведении фактически не является прямо и прозрачно мотивируемым сознательными намерениями и представлениями, то просто лишается смысла разговор о том, что аутичные люди проявляют дефициты в первую очередь потому, что не могут аккуратно или предсказательно моделировать намерения других людей и регулировать своё поведение в зависимости от этих намерений.

Кроме того, даже если мы принимаем гипотезу модели психического и всё, что она влечёт за собой, возникает вопрос о границе между нормальностью и психопатологией. Как нам дифференцировать людей с сильной и/или точной моделью психического от людей со слабой или неточной моделью психического, и где пролегают границы для определения аутизма? Как нам узнать, когда и при каких условиях модель психического направляет поведение? Как нам описать "иррациональные" социальные взаимодействия, характеризующиеся недостатком интереса к намерениям других и/или неправильным их пониманием? Методологически, можем ли мы опереться на изучаемых субъектов, чтобы предоставить аккуратные ретроспективные описания их намерений и намерений, приписываемых ими другим, и будут ли эти описания иметь какое-либо реальное согласие с разгадкой наблюдаемых событий? Наконец, можем ли мы проводить обобщения от лабораторных тестов на модель психического к повседневному социальному взаимодействию людей?

Усилия по привязке когнитивных конструктов к специфическим областям мозга всегда сохраняют и обостряют угрозы овеществления и (потенциально) неудачной универсализации культурно специфичных конструктов. В книге "Новая френология: пределы локализации когнитивных процессов в мозгу" ["The New Phrenology: The Limits of Localizing Cognitive Processes in the Brain"] Уильям Уттал (2001) даёт обширную и хорошо сформулированную критику усилий когнитивных нейропсихологов по картированию психических конструктов на нейронную анатомию. В дополнение к предположению, что психические состояния могут быть прямо идентифицированы с физическими состояниями, при усилиях по локализации психических конструктов в нейронной анатомии также подразумевается, что мозг сам по себе функционирует в линейной вычислимой и модульной манере, тогда как фактически очень вероятно, что это более сложный психологический процесс, и маловероятно, что станет так, что "будет найден узко ограниченный регион, уникальным образом ассоциированный с этим процессом" (Uttal 2001: 13). Даже "коннекционистские", распределённые описания психических процессов сталкиваются с непреодолимыми вызовами, оказавшись перед лицом неизбежной задачи объяснить, как нейронные сети "представляют, кодируют или иллюстрируют примерами когнитивные" процессы (2). Уттал убедительно аргументирует, что даже такие кажущиеся неусложнёнными конструкты, как "внимание", являются фактически овеществлением модульных конструктов, которые не могут быть напрямую связаны с локализованными центрами в мозгу даже при использовании таких устройств для получения изображений, как магнитно-резонансная или позитронно-эмиссионная томография (критику см. в главе 6). Хотя критика Уттала преимущественно обращена к когнитивной нейропсихологии, его аргументы также применимы для материалистского, по принципу снизу-вверх, сцепливания между поведением и нейронными процессами, выдвигаемого когнитивной нейронаукой, чей сильный материализм редуцирует человека с аутизмом к связке химических состояний и дефицитарных мозговых центров, лишённой души и культурного окружения.

Хотя в литературе по аутизму выражается некоторый критицизм относительно ограничений когнитивной нейропсихологии и когнитивной нейронауки (например, Loveland 2001), этой критике не удаётся стимулировать уровень обсуждений, который можно было бы надеяться найти в столь важной области исследований. Более того, усилия СМИ по растолковыванию и популяризации находок "науки о мозге" одинаково некритичны к пределам досягаемости возможностей технологии, теоретическим допущениям исследователей и осмыслению исследований. Как следствие, по крайней мере в популярном воображении, аутизм всё чаще овеществляется как вещь в себе, секреты которой в конце концов будут раскрыты путём непрерывных и без усилий скоординированных усилий когнитивной психологии и/или нейронауки.

Чуждый аутический интеллект: аспергеровцы как киборги

Тенденция овеществлять идею аутизма особенно выражена в когнитивных описаниях, в фокус которых в первую очередь помещаются сильные интеллектуальные стороны, ассоциирующиеся с "высокофункциональными" людьми с аутизмом. Как в популярных СМИ, так и в академических журналах исследования, обращающиеся к смысловой природе "аутического интеллекта", склонны к упрощению и материализму. В этих исследованиях поддерживается более традиционный когнитивный подход и не всегда проводятся прямые связи между психическими конструктами и анатомическими нейронными. Однако, пусть и не всегда находясь на одной линии с жёстким материализмом большей части популярной "науки о мозге", эти когнитивные исследования аутического интеллекта захватывают воображение публики и всё больше предопределяют её представления о высокофункциональном аутизме в контексте современной жизни в государствах "передового капитализма".

Когнитивные исследования аутического интеллекта устанавливают связи между гендером, техническими способностями и аутизмом и, делая так, конструируют образ высокофункциональных людей с аутизмом как обладателей чуждой формы интеллекта, которая одновременно является соблазнительной и угрожающей. Последующие наблюдения вводят в курс этих исследований, в них дискутируются производные от них образы и информирование о них.

Вероятно, следуя предположению Аспергера о том, что высокофункциональные люди с аутизмом склонны обладать умениями в "маскулинных" областях технологии и науки, некоторые когнитивные исследователи сегодня предполагают, что аутизм является крайней формой "мужского" интеллекта (например, Baron-Cohen 2002, Fitzgerald 2000, 2002, 2004) и польза от этой формы интеллекта — в наклонностях к технике/науке, тогда как цена — социальная неловкость. Конечно, аутизм встречается у мальчиков от трёх до пяти раз чаще, чем у девочек. Однако не в том была изначальная логика, подразумеваемая в идее аутизма как возникающего из крайне мужского мозга. Скорее логика тут в намёке, что социально понятые гендерные различия и стереотипы как факт укоренены в нейроанатомии. Более того, о гендерных нейроанатомических различиях не думают как о результатах различного гендерного опыта, а считают обусловленными "нейронными цепями" в мозгу при рождении. Часто эти нейронные цепи приписываются влиянию пренатальных гормонов, которые, как считают, влияют на латерализацию мозга и развитие мозолистого тела. Однако, как и в случае со значительной частью нейропсихологии, взаимосвязь между мозгом и сознанием остаётся неясной. В случае гендерных различий даже связь между половыми гормонами и развитием мозга остаётся непрояснённой, горячо оспаривается и, таким образом, пока спекулятивна (см. Halpern 2000). Кроме того, эти описания аутизма как крайне мужского мозга возвращают нас назад к стереотипным описаниям мужского и женского стилей ума эры Аспергера (1940-х), в которых мужчины техничны и аналитичны, а женщины синтетичны и эмпатичны (и, согласно Аспергеру, "опрятны" и "практичны").

Учтя трудности с доказательством лежащих в основе предположений насчёт гендера, когнитивного стиля и нейронной анатомии, кажется вероятным, что эта спекулятивная линия исследований по меньшей мере частично обязана некоторым культурным тревогам по поводу маскулинности во времена, в которых конструкты маскулинности начала двадцатого века, взывавшие к этике "воина", становятся всё менее приемлемыми. Этот "кризис" маскулинности нашёл популярное выражение в американских СМИ, по крайней мере в тех, где комментаторы размышляют о том, что многие из традиционных черт маскулинности всё менее уместны на современных рабочих местах (см. Allen 2003; Conlin 2003). С учётом неуместности "мачизма" в корпоративной жизни, дополнительную важность приобрели альтернативные "маскулинные" характеристики, такие как "рациональность". Согласно этой линии мысли, конструирование уравнивания "врождённой" маскулинности, технических/аналитических способностей (особенно к инженерному делу) и аутизма превращает аутизм в цену, которую мужчины должны заплатить за присущее им техническое/аналитическое превосходство.

Символическое равенство между высокофункциональным аутизмом и техническим/аналитическим мастерством проигрывается в популярном и академическом воображении во множестве форм. Как было упомянуто ранее, исследователи со времён Аспергера возвысили предполагаемые сильные интеллектуальные стороны аутичных людей, а в СМИ стереотипом стало изображение аутичных людей как одарённых математически; пример чего — изображение аутиста-саванта Дастином Хоффманом в "Человеке дождя" Барри Левинсона (1988), и, как подразумевающееся, в характеризации математического гения в авангардном фильме "π" ("Пи") Даррена Аронофски (1998). Однако новый подход теперь дополняет эти портреты аутического интеллекта. Всё чаще гении науки и музыки становятся субъектами когнитивного разглядывания, когда исследователи обдумывают, выказывают те или нет признаки аутизма. Например, в новостном выпуске "Рейтер" цитируется исследование Барона-Коэна и Йоана Джеймса, в котором задним числом спекулируется, что синдром Аспергера могли иметь как Альберт Эйнштейн, так и Исаак Ньютон. Билл Гейтс также подвергается испытующему взгляду этого рода, и популярный слух предполагает, что у него может быть синдром Аспергера. Будучи оформлен исходя из этой точки зрения, высокофункциональный аутизм становится необъяснимо и, похоже, неизбежно связываемым с научной и/или технической гениальностью. Соответственно, результат исследования, проведённого Бароном-Коэном с соавторами (2001), состоит в том, что студенты мужского пола, специализировавшиеся на естественных науках и математике, набрали более высокие баллы на инструменте, разработанном для измерения аутических черт, чем большинство студентов, специализировавшихся на гуманитарных и социальных науках. Кроме того, в статье озаглавленной "Синдром гика" ("The geek syndrome"), спрашивается, порицаются ли "гены математики и техники" в недавнем подъёме волны диагностирования аутизма и синдрома Аспергера в Силиконовой долине (Silberman 2001).

Увязывание аутизма и технической/научной гениальности получило косвенную поддержку от когнитивных психологов, которые описали стиль обработки информации у людей с аутизмом как характеризующийся "слабым центральным согласованием" из-за необычной занятости деталями или частями целого (Frith 1989; Houston and Frith 2000). Экстраполируя идею, что аутичные люди демонстрируют слабое центральное согласование, кто-то может сделать вывод, что склонность аутичных людей акцентироваться на частях, а не на целом, может породить особую силу в редукционистском и/или аналитическом мышлении. Кроме того, потенциал людей с аутизмом быть отчуждёнными от социального взаимодействия из-за их социальных трудностей может склонить их к занятиям и интересам, касающимся объектов, особенно машин, в противоположность занятиям, касающимся людей. С этой точки зрения когнитивный дефицит, порождающий аутичные характеристики в социальном взаимодействии, может порождать, при отсутствии умственной отсталости, необычно продвинутые аналитические и технические способности — из-за тенденции фокусироваться на деталях в паре с наклонностью к несоциальным интересам. Соответственно, аутизм в отсутствие умственной отсталости может быть переоценён от формы психопатологии к эксцентричному, но потенциально продуктивному когнитивному стилю — когнитивному стилю, чаще всего обнаруживаемому у мужчин.

Хотя в главе 7 я вновь обращаюсь к зачарованности потенциальной связью между аутизмом и техническими/аналитическими навыками, я хотела бы сделать здесь замечание о социальных смыслах и последствиях, подразумеваемых в этой предполагаемой связи, особенно в контексте духа времени конца двадцатого века. В культурной обстановке, в которой технологии верховенствуют в индустриализованных странах как предпочитаемая форма профессионального опыта, интригует, что те люди, которые имеют превосходство в этой области, всё чаще становятся мишенью персонального надзора с целью установить отклонения в их социальных навыках. Будучи раз детектированы, социальные недостатки "доказывают" аутическую психопатологию у таких людей. С другой стороны, интересно, что люди, которые носят ярлык аутизма, всё чаще исследуются и/или прославляются в терминах их уникальных интеллектуальных сил в областях естественных наук, технологии, математики и музыки.

Непредумышленный эффект этого увязывания аутизма и наклонностей к науке/технике состоит в том, что аутизм, в его высокофункциональном варианте, стал символически уравниваться с родственностью и/или схожестью с искусственным интеллектом. То есть, допущение о существовании особой вычислительной модели разума, которая часто сопровождается аутическими симптомами и/или порождается лежащей в основе формой аутического разума, делает возможным семиотическое уравнивание аутизма, технологии/науки и социальной неловкости. Хотя в рамках когнитивного подхода вычислительная модель разума на самом деле прилагается ко всем людям, её применение проявляется (на поверхности) наиболее разительно соответствующим людям, которые или высокофункциональные аутисты, и/или демонстрируют экспертные познания в науке/технике, либо и в том, и в другом. Следовательно, когда популярные и академические представления аутизма делают акцент (предположительно) на "дефицитах" аутичных людей в "гуманитарных" областях и подчёркивают их "вычислительный" интеллект, эти представления неявно стереотипизируют и овеществляют аутический интеллект по лекалам искусственного интеллекта — с неоформленным предположением, что гении Эйнштейна, Ньютона и Билла Гейтса возникают из нечеловеческой формы интеллекта, более специфичной для компьютеров, чем для людей. Как результат, из семантического брака наклонностей к науке и дефицита социальных навыков родилась дегуманизированная форма интеллекта киборга.

Эта тенденция связывать аутизм с искусственным интеллектом или приравнивать его к нему содержит тревожный подтекст. Вопреки тенденции использовать компьютер для осмысления человеческого разума, остаётся общепризнанный разрыв между искусственным и человеческим интеллектом. Непоправимый разрыв между реально существующими компьютерами и мозгом человека обычно локализуют в фундаментальных человеческих способностях к социальности (любовь, желания, симпатия, эмпатия) и спонтанному воображению (игра, стремления, фантазия), а также в рефлексивном "самосознании" (природа которого остаётся неясной). Широкая общественность и представители академической среды хорошо осведомлены об этом разрыве, который является предметом большого интереса для жанра научной фантастики, несмотря на провозглашённые усилия по созданию даже более усложнённых моделей искусственного интеллекта. Как следствие, семантическое уравнивание аутизма, технологии/науки, социальных дефицитов и недостатка персональной рефлексии содержит потенциал к дегуманизации аутизма и людей, ассоциированных с этим ярлыком. Они дегуманизируются в представлении их как киборгов.

Я хочу вновь подчеркнуть, что вопрос, существует или нет специфическая онтология аутического интеллекта, и включает ли она наклонности к технике, может навсегда остаться без ответа. Не вовлекаясь в эти дебаты, я хотела бы предположить, что реальные или воображаемые способности аутичных людей в области технологии менее важны, чем популярная очарованность ими. Онтологический вопрос о том, существует или нет "аутический интеллект", может никогда не получить ответа, но социальные применения этой метафоры для понимания людей с ярлыком аутизма могут быть изучены прямо. Соответственно, я предполагаю, что тенденция связывать аутизм с техническими/аналитическими способностями может в большей степени относиться к культурным тревогам по поводу технологий, чем иметь дело с фундаментальной онтологией аутизма и/или реальной либо воображаемой психопатологией технических савантов. С этой точки зрения, тревоги по поводу технологий управляют некоторыми формами интереса к аутизму и спекуляций вокруг него.

Тревожно то, что представления аутизма, взывающие к вычислительным моделям "аутического интеллекта", притягивают и обостряют социальные тревоги, окружающие технологии как силу в себе, лишённую заботы о положении людей. В таких фильмах, как "Космическая одиссея 2001 года" (1968) Стэнли Кубрика и "Терминатор" (1984) Джеймса Кэмерона, воображается тоталитарный контроль со стороны искусственного интеллекта, однако в этих примерах технологии представляют экстернализацию человеческих практик в форме производимых и самореплицирующихся машин, тогда как в случае синдрома Аспергера угроза технического доминирования остаётся внутренне в человеческой популяции. Следовательно, синдром Аспергера конструируется как вытеснение гуманности технологией, скрывающейся под маской человеческой гениальности. Хотя первоначально такие экстраполяции могут показаться дикими, аккуратное изучение качественной природы популяризационных описаний синдрома Аспергера в особенности указывает на одновременную притягательность для публики стереотипизированной и овеществлённой формы "аутичного гения" и её отвращение к ней.

В заключение: эта линия спекуляций вокруг социального приравнивания аутизма и технической одарённости не исключает ту возможность, что аутисты-саванты как-то одарены технически; скорее это указывает на интересный факт, что только теперь, под воздействием духа времени конца двадцатого века, в технически развитых странах, мы патологизировали людей, которые в прежние времена рассматривались бы в худшем случае как эксцентричные, а в лучшем случае оставались бы незамеченными. Хотя повышенный социальный надзор объясняет идентификацию этих людей как "эксцентричных", сам по себе он не может объяснить качественную природу культурной реакции на аутизм.

Представленный выше материал — перевод фрагмента раздела "Когнитивные конструкции: сомнительные допущения и модели чуждости" ("Cognitive constructions: problematic assumptions and alien models") главы 5 "Дискурсы психологии конструируют аутизм" ("Psychological discourses construct autism") из книги Майи Хольмер Надесан "Конструирование аутизма: разгадывание «истины» и понимание социального" (Majia Holmer Nadesan "Constructing Autism: Unravelling the 'Truth' and Understanding the Social").