Лариса Миронова: "Мысли о природе и проявлении аутизма"

Прежде всего я хочу поблагодарить всех, кто изложил свое мнение в комментариях к моей предыдущей статье "Аутизм: взгляд изнутри и предрассудки". Для меня очень ценно получить живой отклик на свои соображения и переживания, и я чувствую радость от того, что изложенные мною собственные мысли и чувства могут найти понимание, поддержку или отражение среди других людей.
В этих заметках я хочу рассказать о восприятии самого себя аутичным человеком, о тесте Салли и Энн, об опыте преодоления алекситимии и поразмышлять о слове "общество".

1. Восприятие себя аутичным человеком

Мне хотелось бы затронуть эту тему, потому что, на мой взгляд, она является главным несчастьем аутичных людей и истоком их постоянного желания оправдаться перед нейротипичными людьми и неуклонными попытками отдать обществу все самое лучшее, что только удается на пределе своих возможностей выжать из себя и своих способностей.
Я рано научилась ненавидеть себя, и, ознакомившись с книгой "Никто нигде" Донны Уильямс, я увидела кое-что сходное с моим собственным опытом.
Внутренний раскол между желанием оправдаться и упрямым ощущением, что я не имела в виду ничего плохого - что я ни в чем не виновата; сомнение в адекватности своего восприятия жизненных ситуаций и реальности в целом; чувство страха перед близкими.
Я рано начала осознавать, как я выгляжу со стороны – и я замечала свою отличимость, свою неуклюжесть, свою неспособность быть такой, как все. Я находилась среди нейротипичных людей и я возненавидела себя именно потому, что привыкла видеть и оценивать себя с нейротипичной точки зрения.
Я усвоила подозрительность к себе и подозрение себя в опасной психованности именно потому, что я восприняла рассудком нейротипичную "модель сознания" - и, чтобы подстроиться к образу нормального человека, я оборвала столько связей с собственным восприятием мира, сколько смогла без полной потери рассудка.
Мне кажется, что общество бескомпромиссно навязывает аутичному человеку:

• признать себя непредсказуемо-опасным (что приводит к тотальной неуверенности в себе аутичного человека и тяжести несмываемого клейма "преступника" на своей жизни даже без каких-либо конкретных действий – за одну только возможность когда-либо эти преступления совершить),
• не доверять своим чувствам и ощущениям (из-за чего аутист до самого предела внутренне борется с возрастанием сенсорных нагрузок до самого мелтдауна или может даже оказаться не в состоянии связывать сенсорные перегрузки и результатирующий мелтдаун),
• принятие того, что социум может милостиво принять аутиста только в качестве нижайшего в социальной иерархии звена (открытого для "охоты", нравоучений и осуждения со стороны всех остальных членов социума).

Общество выставляет в обвинение аутистам их "чрезмерную" чувствительность к тем нагрузкам, которые выдерживают нейротипичные люди.
Однако я хочу подробнее остановиться на теме сенсорных перегрузок, в частности, звуковых.
Ученые уже давно начали признавать опасность повышенного шумового фона, присущего современной цивилизации: "с ростом урбанизации шум стал постоянной частью человеческой жизни, одним из существенных загрязнителей городской среды. Усиление шумового фона свыше предельно допустимых величин (80 дБ), характерное для современной жизни, опасно не только с позиций профессиональной вредности: оно представляет собой опасность для физического и психического здоровья населения."
(Источник здесь.)
И если пороговое "безопасное" значение 80 децибел, то:

У меня возникает вопрос: разве не очевидно, что по общей совокупности испытываемой ежедневной нагрузки на мозг через слуховой канал восприятия – сенсорные перегрузки абсолютно естественны для человека с уравновешенной психикой?
И разве не является вызывающей удивление и стоящей пристального изучения как раз способность существовать среди всего этого постоянно атакующего аудио-мусора целыми сутками, день за днем, всю жизнь?

Для того, чтобы хоть немного социализироваться, аутист принимает на веру нейротипичную модель сознания и оказывается запертым в нарастании неприятия себя таким, каким он отражается в "нейротипичном" зеркале: неуклюжий, непредсказуемый, странно ведущий себя индивид.
С другой стороны, сам аутист часто видит других людей странноватыми, но добрыми, прекрасными и уверенными в себе, глядя на их ладное и, по всей видимости, веселое общение между собой. По крайней мере – до очередного ошеломления предательством, обманом или отвержением.
Аутичный человек считает, что это с ним "что-то не так", раз остальные люди так добры и внимательны друг к другу, но так жестоко себя ведут по отношению к нему.
Но аутист не может поверить, что видимая улыбчивость – это чаще всего лишь социальная уступка, а не истинное (такое, каким он сам его ощущает) веселье, а их интерес и внимание друг к другу – часто являются маскировкой для борьбы за более высокий социальный статус.
Аутичный человек расценивает себя через нейротипичное "зеркало", но всех окружающих он видит через остатки собственного восприятия, не замечая их недостатков – потому что ему изначально чужда жажда самоутверждения. К тому, чтобы осознать травлю другого индивида как основной способ поднятия общественного статуса и личной самооценки, аутичный человек может никогда не прийти именно потому, что ему это чуждо и непонятно.
Зачем может понадобиться кого-то намеренно травить и выводить из себя, зачем намеренно причинять боль и оскорблять?
И, действительно - зачем?
Нейротипичные дети иногда провоцируют нервный срыв у жертвы, чтобы понизить ее социальный статус (назвать "плаксой") и поднять таким образом свой собственный.
Я задумываюсь: не может ли за этим опытом скрываться один из возможных ключей к мелтдауну?

2. Преодоление алекситимии

В моих ранних воспоминаниях моя мама мне еще улыбалась, и тогда еще она разговаривала со мной, а не сама с собой в моем присутствии, уверившись, что, раз я внешне не реагирую на ее слова - значит, не слышу ее или просто не слушаю.
Я помню, как мама требовала повторять за ней слова с теми звуками, которые я плохо произносила. Но эти воспоминания переплетаются в моей памяти с тем, как мама встречает из школы мою сестру и кричит на нее за плохие оценки. И с тем, как за сказанные мною искренние слова мама бьет меня по губам за "хамство".
Я помню, как я бегала кругами по комнате, повторяя одно слово "татайка", мысленно носясь где-то далеко и лишь смутно улавливая очертания предметов обстановки квартиры, мимо которых проносилась.
Пришло время, когда мама мне больше не улыбалась.
Моя память записывала все происходившее как на видеопленку, а моему телу с годами становилось все труднее двигаться.
Первым приоритетом для меня всегда было: не обзавестись внешними друзьями, а разобраться в том, что происходит в моем доме. Что бы я ни делала, чем бы ни занималась, я периодически вслушивалась в происходящее вокруг и пыталась связать настоящее с прошлыми эпизодами, понять смысл разговоров и предугадать действия близких.
Я училась понимать, что произойдет в результате моих действий – после того как я однажды ударила сестру по голове игрушкой из-за того, что она меня дразнила, и, совершенно неожиданно для меня, она заплакала.
Я помню, как после ругани моих родителей между собой, мама ушла в комнату, и я пошла за ней, почувствовав, что ей плохо, но я замерла на пороге комнаты, увидев, что мама плачет. Она дико закричала на меня, чтобы я убиралась, и замахала руками, прогоняя меня.
Свои ошеломление и вспыхнувшую ненависть к себе я помню до сих пор, хотя тогда еще не знала им названия.
Подрастая, я читала много книг, но отношения между книжными героями, хотя и казались мне вполне понятными в реальности действия книги, не имели ничего общего с отношениями между реальными людьми вокруг меня.
Я начала читать психологические книги, как только они начали появляться в начале 90-х годов. И я продолжала обдумывать и анализировать увиденные в фильмах, мультфильмах и прочитанные в книгах сюжеты и отношения между героями.

Я обратилась за помощью к психологу в 24 года, когда поняла, что я больше не в силах сама себе помочь никакими книгами, и тогда я впервые узнала про "низкий эмоциональный интеллект".
В то время я уже работала, и первые месяцы я тратила существенную часть своей зарплаты на консультации, потому что у меня проснулась надежда проработать со специалистом мучительно возвращающиеся ко мне воспоминания.
И многие из этих воспоминаний на первый взгляд не имели смысла: например, как в детском саду я по заданию воспитателя должна размещать разноцветные кружки, квадратики и треугольники на доске. Я помнила, что испытывала затруднение, но не могла вспомнить – почему?
Потом вспомнила - я не знала цветов фигур и никак не могла запомнить, где лево и где право. Остальные дети легко справлялись с заданием.
Я помню, как после выходных родители случайно оставили у меня кошелек с монетами, и в детском саду я раздавала деньги за обещание быть моими друзьями. Воспитательница пришла в ужас и даже боялась смотреть на меня или что-то сказать мне - только собрала у детей деньги, сколько смогла, и отдала моему папе.
Мои отношения с детьми от этого не улучшились.
Но я не могла понять, почему мне было необходимо продумывать, как мне приблизиться к другим детям и что я могу им предложить за общение со мной.
А они совсем не нуждались в этом, просто играя друг с другом.

Мое признание собственных чувств началось со схематичной таблички названий эмоций с условными "мордочками". Я подолгу смотрела на табличку в растерянности, что не могла соотнести эти слова со своими ощущениями.
Потом понемногу началось признание: "Нерешительность", "Страх", "Отчаяние".
Я выписала определения эмоций, вчитывалась в них подолгу, примеряла на какие-то прошлые ситуации. Но уровень осознанности и определения своих ощущений: сперва в прошлом (хотя бы за прошедший день), потом – в настоящем - рос очень медленно, а я хотела побыстрее стать нормальной - как и все.
Постепенно малопонятные слова наполнялись для меня не только смыслом, но и "вкусом".
Моя привычка повторять одну мысль несколько раз разными словами, по-моему, имеет своей сутью найти наиболее подходящие слова, чтобы с максимальной точностью отразить мою мысль.

Когда я обратилась за помощью к психологу, я продолжала жить с родителями, и именно отношения с родителями я вынесла как главную первоначальную тему на консультации.
Еще в детском саду и школе я учила песни и стихи про маму, но я не могла соотнести себя и мою маму с этими текстами – я знала, как именно нужно "любить" маму, но я этого в себе не чувствовала и не могла заставить себя так действовать.
Мне потребовались долгие годы, чтобы понять, насколько мое отношение к другим людям опирается на их собственное отношение ко мне в каждый момент времени. И чтобы увидеть отношение моей матери ко мне таким, каким оно в действительности было к моему взрослому возрасту – отвращение и страх. Иногда – жалость.
Учась в школе и институте, я внутренне разрывалась между попытками запоминать сказанное на занятиях преподавателями и своими снимающими напряжение погружениями в повторное переживание понравившихся фильмов и книг и в свои прочие интересы.
Я совершенно не обращала внимания на то, как часто я мылась и как выглядит моя одежда. Я занашивала полюбившиеся вещи, пока они не рвались после очередной стирки.
И я все равно испытывала потребность чинить их и носить как можно дольше.
Мне катастрофически не хватало ощущения стабильности и опоры в жизни. Весь остальной мир, казалось, меняется совершенно непостижимым образом каждую минуту.
Или же я, узнавая что-то новое, вдруг пересматривала прежде сложившуюся в голове картину мира и оказывалась в новой Вселенной, где прежде знакомые объекты обретали новое измерение, новые характеристики и требовали нового изучения.
Постепенно я начала замечать, уже во взрослом возрасте, после окончания напряженного периода учебы, что меня окружают другие люди.
Но это случилось только тогда, когда я начала осознавать, что я – человек.
Не вещь моих родителей, не ученица школы, не чья-то подруга, не робот.
Я – человек.
Моя внутренняя Вселенная обрела качественно новую характеристику – мое человеческое отношение к тому, что происходит во внешнем мире.
Только после этого мои наблюдения за реальными людьми начали обретать смысл – после того, как я додумалась с помощью психолога, что я – личность, равноценная любому другому человеку.
Годами слушая мамины слова, которые она необдуманно произносила в моем присутствии, я принимала за истину и за внешнюю объективную оценку каждое из этих колючих и ранящих слов.
Я просто принимала, что если моя родная мама так обо мне говорит – значит, это действительно правда. Я выслушивала ее, не шелохнувшись, потому что мое тело было сведено судорогой напряжения, а внутренне меня раздирали отчаяние, душевная мука и отвращение к себе.
Уже будучи не ребенком, я очень хотела и старалась, чтобы моя мама снова, как изредка бывало в детстве, просто посмотрела на меня. Без отвращения. Без осуждения. Не ожидая ничего взамен.
Я так многое преодолела в себе, я многое болезненное и обидное пыталась прощать ей в надежде, что однажды она поймет, какой трудный путь я проделала, чтобы быть рядом с ней и поверить, что она мне дорога.
Я надеялась, что она даст мне еще один шанс построить с ней отношения.
Но мой окончательный конфликт с моей мамой произошел из-за того, что я наконец-то смогла говорить о том, что я чувствую. И я смогла заговорить о прошлых ситуациях, где мамины слова и действия разбивали меня до глубины души и порождали во мне ужас перед силой ее удара и ее использованием знания о моих уязвимых местах.
Это смогло произойти только после того, как я осознала, что в 26 лет я продолжаю рыдать и биться от физического напряжения, слыша доносящиеся из другой комнаты голоса моих родителей, кричащих друг на друга. После этого я мысленно сопоставила эпизоды последних месяцев и смогла решиться уйти из дома и начать платить за жилье на чужой территории.
Тогда я стала приходить домой и обращать внимание на маму, надеясь увидеть в ней хоть один проблеск дружелюбия, чтобы заново начать знакомиться.
Я чувствовала, как сильно я изменилась за время, прошедшее с моего детства, – и я хотела узнать маму заново, с той стороны, которую я не могла заметить и понять своим детским восприятием, а я очень хотела ее понять и сблизиться с ней.
Решившись говорить, я хотела начать с тех эпизодов, когда мне было хорошо с мамой, за которые я ей благодарна.
Однако я встретила с маминой стороны сильное сопротивление общению и скрытую агрессию ко мне: она злилась на меня, вспоминала, чем я ей обязана, она требовала выслушивать ее бесконечные жалобы на здоровье и на моего отца.
И вопреки своему решению, я проговаривала не те ситуации, которые породили во мне благодарные мысли к маме, а те ситуации, где от решений моей матери в отношении меня я испытывала боль.
Я все ждала, когда же ей будет достаточно – когда же она выскажет свое "наболевшее" и сможет выслушать меня, захочет услышать меня.
Но этот момент так никогда не настал.
Я осознала, что моя мама настолько сильно боится допустить мысль, что я могу что-то думать неподконтрольное ей, что она ни разу не дала мне сказать ни слова между ее монологами, пока я не начала выбрасывать из себя воспоминания, действительно ранившие меня и требующие быть возвращенными ей: "Помнишь, как ты сказала…? Я тогда чувствовала ..."
Я всю жизнь стремилась стать хорошей дочерью в первую очередь, но когда я приблизилась к своей цели через осознание себя, своих чувств и своих интересов – я столкнулась с тем, что моя мама никогда не увидит во мне свою родную дочь, свою девочку - потому что я не могла вести себя как маленькая девочка, какой должна была бы быть ее дочка.
Я пришла к маме с предложением дружбы – и только после ее смерти, через несколько месяцев я осознала, насколько я тайком от себя мечтала, что сбудется как в некоторых книгах: мама и взрослая дочь пишут друг другу письма и разговаривают как подруги, со взаимным уважением и теплом.
Моя мама умерла в 56 лет, и в заключении о причине смерти врачи указали: "Острая сердечная недостаточность".
В моем детстве мама часто произносила: "Вот я умру – и ты пожалеешь, что…"
Эти слова имели сильное влияние на мое поведение, и я постоянно думала о том, чтобы не расстраивать маму.
Но, оглядываясь в прошлое, я думаю, что я бы очень пожалела, если бы так и не решилась сказать ей правду о своих чувствах на ее слова и действия, которые причиняли мне сильную боль и порождали внутренние конфликты.
Я рада, что смогла рассказать ей: что именно я чувствовала, когда по запальчивости моя мама выкрикнула: "Убирайся из моего дома, чтобы мои глаза тебя не видели".
Только сказав ей об этом своими словами, я смогла переступить через свою горечь и обиду - и начать прощать, больше не ожидая от нее просьбы о прощении.

3. Тест об Энн и Салли

Согласно отрывку из книги Марко Якобони: "Отражаясь в людях: Почему мы понимаем друг друга" (источник) среди детей проводился тест на понимание ложных представлений:
"В этом тесте перед детьми разыгрывается маленький спектакль, в котором участвуют Энн и Салли (их изображают либо куклы, либо люди). Салли и Энн находятся в одной комнате. Салли кладет свой мяч в корзинку и накрывает ее. Когда Салли выходит из комнаты, Энн перекладывает ее мяч из корзинки в коробку. В этот момент детей спрашивают: где Салли будет искать мяч, когда вернется?"
Когда я прочитала описание теста в первый раз, я физически напряглась и эмоционально растерялась, и я продолжила читать дальше, чтобы узнать – какой ответ правильный.
"Чтобы дать правильный ответ, ребенок должен понять, что Салли не видела, как Энн перекладывает мяч, и поэтому ошибочно убеждена, что мяч по-прежнему в корзинке. Ребенок, который говорит, что Салли будет искать мяч в коробке, очевидным образом не может взглянуть на ситуацию с точки зрения Салли."
Я ощутила внутреннее согласие с тем, что мяч находится в коробке, хотя и не могла объяснить себе – почему.
Я продолжаю наблюдать и анализировать сказанное и происходящее вокруг меня, и я, кажется, поняла, в чем заключается ошибка логических рассуждений тех, кто проводит эксперимент. Они ставят опыт, не для того, чтобы исследовать и проанализировать равноценно все возможные исходы, а исключительно для того, чтобы доказать свою правоту.
Предлагаю шаг за шагом разобрать ситуацию от начала и до конца.
"Салли кладет свой мяч в корзинку и накрывает ее."
Это я могу себе представить, а вот уже следующее предложение вызывает у меня когнитивный диссонанс:
"Когда Салли выходит из комнаты, Энн перекладывает ее мяч из корзинки в коробку."
Я спрашиваю: на каком основании Энн берет мяч Салли и перекладывает его в другое место?
И еще вопрос: почему экспериментаторы спрашивают о поведении Салли ("где она будет искать мяч?"), а не о ее переживаниях: "что почувствует Салли, не обнаружив свой мяч там, куда она его положила?"
Мне кажется, аутичные дети, остро реагирующие на прикосновение к своим вещам и их перемещение, гораздо лучше справились бы с ответом на этот вопрос, чем нейротипичные.
У меня вызывает страх само подразумевающееся одобрение экспериментаторов, что "правильно" брать чужие вещи без ведома и разрешения их владельца, если он отсутствует.
О чем мне говорит модель поведения Энн?
Энн знает, как спрятать чужую вещь так, чтобы хозяйка ее не нашла (потому что Салли имеет "ложное представление", что ее мяч лежит в корзинке).
Я вижу явное отсутствие способности Энн сочувствовать Салли и открытость Салли, которая не скрывала от Энн местонахождение своего мяча, Энн использовала, чтобы предать доверие Салли и взять мяч.
Мне кажется, что суть теста про Салли и Энн - это не декларируемая экспериментаторами "способность зрителя понять Салли", а в действительности:

• насколько зритель идентифицирует себя с "ловкой", нарушающей порядок (проявляющей агрессию) Энн, и
• насколько ребенок понимает ее мотив перепрятать мяч Салли (потому что "наивная" Салли будет искать свой мяч в своей корзинке).

Мне представляется, что аутичный ребенок видит образы Салли и Энн равноценными и не может понять вопроса экспериментатора, потому что для него нет смысла в агрессии (нарушении порядка). Вполне возможно, что аутичный ребенок показывает на мяч в коробке Энн, отвечая не на вопрос экспериментатора, а показывая решение ситуации конфликта между Салли и Энн (нарушение порядка вещей).

Помимо этого у меня также возник вопрос: почему Энн не обратилась к Салли словами относительно мяча? Если Энн хотела поиграть с мячом Салли, то она могла его попросить и вернуть, когда ей надоест играть или когда Салли понадобиться мяч.
Однако по ситуации теста Энн берет мяч без ведома Салли не для того, чтобы поиграть – а для того, чтобы спрятать его в другое место.
Мне интересно: зачем?
Вполне возможно – чтобы иметь повод поиграть с Салли (обратить на себя внимание).
Я задумалась: какова могла бы быть реакция Салли на ситуацию теста?
Мне кажется, что аутичная Салли испытает страдание (и отреагирует соответственно - мелтдауном или уходом в себя), а нейротипичная Салли огорчится пропаже, но поймет, что это "игра" и что ей нужно воздействовать на Энн, чтобы та вернула ей мяч.
Если Энн по своему социальному статусу ниже Салли - то Салли потребует вернуть ее мяч.
Если Энн выше чем Салли, то Салли станет просить вернуть ей мяч.
В любом случае девочки взаимодействуют между собой (общаются) и не держат друг на друга обиды.

4. Что означает слово "общество"?

Я посвятила множество лет анализу трудностей в социальном взаимодействии с точки зрения нейротипичного человека прежде, чем окончательно приняла свои аутичные черты и особенности.
В результате наблюдения за собой и поведением окружающих меня людей у меня сформировалась гипотеза о природе наблюдаемых трудностей взаимодействия между обществом и аутичными людьми, которую я хотела бы предложить на обсуждение.
Я обратила внимание на такой ключевой момент общий для всех: и нейротипичных, и аутичных людей - как общая среда обитания: общество (социум).
Я задалась вопросом, что же такое "общество"?
Согласно определению из Википедии:
Общество или человеческое общество - группа людей, связанных друг с другом с помощью постоянных отношений, или большая социальная группа с общей географической или социальной территорией, подчиняющаяся единой политической власти и доминирующей культуре. Человеческие общества характеризуются моделью отношений (социальных отношений) между людьми, которая может быть описана как совокупность таких отношений между его субъектами.
Отсюда я выделяю такие основные характеристики общества как доминирующая культура и общепринятая модель отношений.
Я обратила внимание на то, что множество совершенно нормальных нейротипичных людей испытывают трудности и переживают кризисы в процессе социализации на разных этапах жизни, и эти трудности имеют сходный характер с теми, что испытывают аутичные (одиночество, непонимание, отличие от других людей, конфликты с близкими и посторонними).
Однако для аутичных людей общение с другими людьми представляет сложность еще и потому, что аутичному человеку предварительно и по ситуации требуется время на осознание восприятия себя, своих физических границ, на привыкание и внимание к своей индивидуальной сенсорной системе, на изучение сферы своих интересов.
Я предполагаю, что именно эти исходные факторы (вернее, отсутствие необходимого времени и условий для их реализации) могут приводить к трудности осознания своей личности и своих личных переживаний, "выпадению" из взаимодействия с другими людьми, "поиску" и выражению себя (с максимальной концентрацией внимания) через узкий сектор интересов (которые поддаются систематизации и анализу в отличие от малопонятного окружающего мира).
Это, я полагаю возможным, приводит к общепринятым ключевым особенностям, присущими людям с синдромом Аспергера в социальном проявлении себя: трудностям в коммуникации, социальном взаимодействии и воображении (из статьи на сайте Aspergers.ru).

Я разделяю понятия "нейротипичные люди" и "общество", потому что это не синонимы, хотя они на первый взгляд кажутся близкими по значению.
Нейротипичные дети отказываются от части своих интересов, чтобы быть принятыми в общество. Когда ребенок начинает общаться не с тем ребенком, с кем ему интересно, а с тем, с кем по каким-то соображениям, ему выгодно – остается небольшой шаг, пока ребенок не начнет действовать так, как ожидает от него "лидер", и иногда - вопреки своим собственным чувствам к этому действию.
Я сама сталкивалась с тем, что кто-то из сообща высмеивавших меня детей, потом наедине зло и смущенно говорил мне, что я сама виновата, что не хочу играть как все.
Но ведь, если этот ребенок подошел ко мне тайком от всех – значит, он не испытывал удовольствия, участвуя в травле?
Я смотрела на него и думала про себя: почему же он не отойдет от остальных, если он их не одобряет? Даже если он не станет моим другом – у него и у меня было бы на одного врага меньше.

Мне кажется, что существующая модель отношений между людьми (социум) предполагает ускоренное "обтесывание" индивидов для сглаженного и более согласованного их взаимодействия между собой.
Я не говорю о "компромиссе" каждой отдельной личности с обществом – для этого не предоставляется ни времени, ни условий.
Цель социализации именно в том, чтобы ребенок запомнил "правильное" и "неправильное" поведение и при этом не подвергал сомнению смысл и важность подчинения этим внешним для него понятиям.
Попытки осмысления и уточняющие вопросы ребенка часто воспринимаются взрослыми как "преступные намерения" и сами вопросы интерпретируются как желание их осуществить в реальности.
Общество запрещает пытаться понять историю возникновения запретов ("табу") и стимулов (к чему обязательно стремиться).
Для меня лично в процессе учебы всегда было важным усвоить материал, пропустить его через мои собственные знания о людях и остальном мире – а не просто запомнить, "зазубрить". У меня плохо получалось запоминать то, что я не понимала.
Я видела задачу обучения в том, чтобы сопоставить факты самой и прийти к своему выводу, а не "глотать" бесконечные перечисления, к примеру, учителем истории: что именно и в какой период случилось, почему (по мнению историков) и с каким результатом.
Я не вижу смысла "сыпать" датами, цифрами, именами и событиями – если из них не было сделано никакого вывода для улучшения жизни современных людей.
(Я не понимаю, что толку гордиться знанием фактов своей истории, если продолжать "наступать" на те же "грабли", что и все поколения предков до меня?)

Мне кажется, что нейротипичные люди, успешно взаимодействующие в социуме, прошли внутреннюю перестройку для соответствия предъявляемым социумом требованиям на каждом жизненном этапе.
И именно в этом я читаю их раздражение "неуступчивостью" аутичных людей поступить тем же образом.
Но в силу того, что, как я считаю, нейротипичным людям изначально присуща игривость и деятельность, для них требования социума являются условно-понятными.
Для аутичных людей, которым по моему мнению свойственны вдумчивость и анализ ситуации, требования социума кажутся совершенно непонятными и нелогичными.
Поэтому я вижу разительное различие в понимании слова "общество" для нейротипичных и аутичных людей.
По сложившемуся у меня представлению, аутичные люди понимают слово "общество" как знакомство и общение с другими людьми на основе общих интересов через разделение мыслей (и, возможно, чувств по поводу этих мыслей), через общее или сходное проживание ситуаций, сотрудничество в совместных проектах в настоящем и, предположительно, будущем.
Нейротипичные люди понимают под словом "общество" - максимальную реализацию своего деятельного потенциала через подчинение Правилам Игры, с обозначенными Правилами выигрышем (социальный успех, известность, богатство) и проигрышем (невостребованность, отвержение, нищета).
Мне кажется, именно из-за этой разности в представлениях, потребность аутичного человека в личном пространстве и уединении может часто восприниматься нейротипичными людьми как "заявление себя жертвой" и вызывать побуждение выразить осуждение таким поведением, наставление или иначе высказать свое неодобрение.
При этом я обращаю внимание, что мало кто из людей проявляет жестокость, причиняет зло и боль, ставя именно это как цель своих слов и действий.
В большинстве своем люди исходят из своей жесткой модели "хорошего" и "плохого", желая другим "добра" в своем понимании. И, встречая сопротивление, они часто ободряют себя именно тем, что потом "исправившися" им будут благодарны.
Люди пытаются изменить других людей именно потому, что только привычно усвоенный ими шаблон отношений (во главе с жесткой социальной иерархией, чтобы выжить в которой необходимо уметь "пробиться") они рассматривают, как единственно возможную модель воспроизводства максимально сплоченного человеческого сообщества.
Я хочу отметить, что модель человеческого общества, существующую тысячелетиями, нельзя рассматривать по частям – поскольку каждая ее часть (например, отношения родителя и ребенка) неразрывно связана с остальными аспектами отношений (например, отношения детей между собой, отношения взрослых между собой). Ведь каждый человек в социуме проходит в процессе жизни через значительную часть общепринятых схем отношений.
Поэтому я считаю неверным отделять застенчивое поведение отдельного ребенка от борьбы за лидерство, существующее и одобряемое обществом между детьми.
Родительское поощрение "быть смелее" может действительно оказаться ошибочным и болезненным решением для ребенка, не имеющего в себе духа соперничества и желания быть лидером.
Но этот самый родительский посыл говорит о том, что родители хотят от ребенка проявлять лидерские качества. И это оборачивается тяжёлым бременем понимания для ребенка, который осознает, что такой какой он есть – он не может соответствовать мечтам своих родителей.
Для меня самым тяжелым ощущением детства было понимание, что мои родители несчастны из-за того, что я – не такая и не могу быть такой, какой они ждали от меня быть.
Я считаю, что социум – это и есть "правила" взаимодействия между людьми.
Именно за "правилами" люди пытаются скрыться от личной ответственности за свои действия и слова.
Я не призываю отказаться от всего того, что человеческое сообщество вобрало в свою систему за тысячелетия.
Но я предлагаю обратить внимание, что из этого "багажа" действительно имеет смысл на сегодняшний день, а что – продолжает передаваться по инерции, но без действительной необходимости.
Порядки человеческого сообщества начали закладываться, когда человечество было совсем малочисленной группой среди недружелюбной внешней среды. Человечеству в самом его зарождении угрожали холод, голод, жажда, болезни, дикие звери, вымирание из-за неблагоприятных природных условий.
Что изменилось за десятки тысяч лет?
Человечество распространилось по всей планете, однако отдельный человек по-прежнему живет в страхе перед неблагополучием: голодом, холодом, перед новыми опасными и быстро распространяющимися болезнями.
Но для человека больше нет таких внешних хищников, которые бы угрожали существованию человеческого рода – кроме таких же, как он сам, людей.
Человечество переживает один за другим природные катаклизмы – во многом ставшие следствием деятельности самого человека.
Человек сталкивается с ограниченностью природных ресурсов – истощаются посевные площади (и для их расширения вырубаются тропические леса – "легкие" планеты), множество источников пресной воды загрязнены и не пригодны для питья.
В плане источников энергии (решения проблемы холода и комфорта) человечество зависит от конечного запаса природных ресурсов и атомной энергетики.
И хотя человечество использует атомную энергию для жизнеобеспечения уже более 60 лет, до сих пор не придумано ни одного способа гарантированно безопасно утилизировать радиоактивные отходы и материалы, многие из которых продолжают проникать в воздух, почву и реки…
Мне кажется, уже на современном этапе развития человечества просто не существует такого отдаленного места, рядом с которым бы не было следов деятельности человека: будь то бытовые или радиоактивные отходы.
Я надеюсь, что осознание общей для всех людей проблемы могло бы стать началом пересмотра множества травмирующих и губительных предрассудков в человеческих отношениях – как одного из этапов в совместном поиске решения этой проблемы.